Льгов.8-го января приехали сюда. Встретил Виктор с Мишей. Царство синеватой снежности. Уезжали из Москвы в час ночи, было мокро, а ночью в тамбур снегу набило, бело. С людьми не успел разговориться. Только и записал одну фразу дорогой: "Огни по черным полям убегающей ночи водят хоровод (вблизи быстро назад, поодаль медленно вперед, полное впечатление).
А сейчас снежная, подсиненная морозом, утренность. Иней. Снежный пух. Солнце блекло-желтое расплылось в облаках, как в снегу, туманно морозных. Морозно и снежок мелкий роится, копошится, летает... И крыши сугробные, синие на розовато-желтом и бело-голубые на голубом. Яблоньки по шею в снегу, как те купальщицы в речке утренней.
Были у Масловых. О делах района от него ничего не узнал. На обратном пути ночь. И синий-синий снег в пасмурности. Растертый желток луны. Деревенское безмолвие. Даже собаки не лают. На рассвете слышали петухов
Бабы деревенские, как соломенные кули (Тоня говорит: и в оттепель так укутываются), в церковь плывут: второй дань рождества сегодня.
ххх
Новое издательство предполагается, профсоюзное, где и художественной литературе отводится немалое место. И вот запала речь о кадрах: нет, некому. Как глухо не знаем людей.
ххх
Преодолеть бы рабство хоть в себе самом,
Хотя б в себе преодолеть мне робость рабства...
И
не витать на небе на седьмом...
ххх
9-е января. Вечером ходили с Тоней по лунным снегам. Какие
они нематериальные. Словно бы улетучивающиеся… Прозрачные. Сама грусть о чем-то
невозвратном, желанном и недосягаемом, о юности вечно несбыточной... И как
туман снежный небо... Луна, как в облачно-световом шаре, нечеткая, туманная и
вокруг нее снега. Она тоже невещественная, но четко видимая, как мираж.
Глухота... Даже собаки
не лают. И огоньки в снегах, синих-синих, призрачно тающих, ускользающих куда-то в глубь себя, в даль от
взгляда. Ночью, проснувшись, сочинял что-то.
ххх
Плохо, когда один всех переводит, и плохо, когда все одного
переводят. С целью: компания, дружба, политика, по договору, по заказу. Вот и
переводят такое же. Словно из этого только и состоят все литературы.
ххх
Вчера с В.Фалеем. Слушал его интересное о жизни Тюменского
края. О новой экономической реформе, о Марксе. О споре с ним.
ххх
25-го января на ученом совете института снова говорил о
языке, о позиции "Литгазеты", о самоуправстве, академическом апломбе,
о волевом решении, навязывании своего разумения русского языка... Но что это?
Глас вопиющего в пустыне... В лучшем случае: "Да, верно". Как вчера.
ххх
Прочел в "Октябре" статью А.Передреева "Читая
русских поэтов". Много верного, интересного, с проникновением в сущность.
Местами неубедительно. Особенно, где обнажена позиция. Казалось бы должно быть
наоборот. Некрасова можно было бы представить не голо, как статью, а как
художника не только в утверждениях и домысливаниях того, что и так ясно, а в
художественном постижении, во плоти. Тем более что отправная точка очень
верная.
ххх
Зима надежды нашей. (Надежды, не тревоги.) Тревога и в
надежде, но в ней не без нее. Снега в полях, виды на снега — виды на урожай. И только мир в войне, нет, в
подстрекательствах ее на мировую... Она всегда небестревожна, надежда. Никто
столько не надеялся, как мы, и ни был так бесчеловечно и подло обманут, как
мы... Но... И это помогает жить... Пусть трудно и несправедливо у нас самих. С
надеждой и тревожиться небессмысленно.
ххх
Молодые,
даже начинающие — и уже давно привычное это — старше зрелого Лермонтова и даже Пушкина. Оправдываем: век, мол, посложнее.
По стихам этого не видно, если духовно проникнуть, проникнуться. Век наоборот,
казалось бы, быстрее готовит зрелость и широту... Вундеркинды даже есть в
науке… А вот в поэзии, в государственной деятельности — старцы в молодых... Воспитываем этаких юнцов-стариков со всем
заранее готовым, а свое наживать надо начинать в перезрелом возрасте. А там в
семь лет начинал искать себя, смысла жизни в себе, жажды понять еще не
понятое... ложное — тоже понято...
ххх
Проводил занятие в республиканской юношеской библиотеке с начинающим:
литобъединением. Школьники, как мой Мишка, и такие же строптивые, слова не дают
сказать: «Как это не нравиться самому себе?» Им это совсем непонятно. Но как
наши школы плохо воспитывают чувство и чутьё прекрасного, поэзии. Многое от неразвитости
или неправильного развития.
ххх
27-го января под вечер умер Валентин Владимирович Овечкин,
мною чтимый и уважаемый друг, совесть, честность гражданина, художник, близкой
души мне… Лечу в Ташкент на похороны. 29
января мы вылетели на ИЛ-18 я, Марьямов, Герасимов, Г.Фиш, Е.Носов и Голубев из
Курска. Ташкент не принял, сели в Фергане. Два часа потеряли. Приехали прямо на
кладбище. Первый говорил я, не мог сдержать слез. Все говорили без фальши.
Людей мало. Сам он, как живой, задумался, отвернувшись. Ухо сильно затекло,
румянец синеватый. Я положил горсточку земли родной ему в гроб.
Были в колхозе "Политотдел" у Хвана Тимофея
Григорьевича. Это настолько здорово, что кажется неправдоподобным. Сам председатель
умница: понятно, почему Овечкина тянуло к нему (тут его мечта во многом), но о
таком писать труднее намного, чем о бедственном, тяжелом.
ххх
Как это я проворонил высказывание Всеволода Иванова на
съезде ССП — "аппаратные таланты" и даже "аппаратные гении"
об этом страшном зле сказал-таки могучий, незаметный по воле же этих
"аппаратных" старик.
ххх
Твардовский
(почему? вдруг, на него по отношению ко мне это не похоже) прислал свою книжку
с дарственной надписью...
ххх
Вчера ездили к Юговым в Переделкино. От станции шли лесом
снежным, талым. Надышались. Приятно устали. Был Петр Дмитриевич Горизонтов,
друг Юговых. Наговорились вволю: об Алексее Толстом, о библии, о Льве Толстом,
о любви из Шекспира: "Там, где любви сияет свет, владыки и рабыни
нет". Из Толстого: "Любить — это значит жить жизнью любимого
человека." Но это же надо любить! О Йогах, о Христе, о Всеволоде Иванове,
о многом. С ними никогда всего не переговоришь.
ххх
Легко ты, юная, летела,
Гармония души и тела.
Идешь, ступая тяжело,
Раздор меж нами, боль и зло.
Пошли мне, жизнь, не одряхлеть —
Мгновенную, без муки смерть.
ххх
Чтобы стихи не брались читателем под сомнение, ты должен сам
сомневаться, ища себя, на каждом шагу, причем. Почувствуй их судьбу в своей
судьбе.
ххх
Не раз чувствовал и даже замечал, место в литературе так же
неохотно уступают, как и высокопоставленные свое высокое положение. Особенно
посредственности или люди среднего таланта, занимающие видное место. Они охотно
тянут, кто мало-мальски одарен, но не с явно отличным своим лицом… А кто
по-крупному — не тут-то было. Неприязненно,
даже враждебно. Молчание... говорящее зловещно иногда. Или когда за границей похвалят,
или уж хотя бы свои иностранцы… тогда уж любопытство, а затем и спрос... и,
конечно, повышенный интерес: как же, неудобно невеждами показаться.
ххх
Подстрочники могут скрыть своеобразие (не открывают его), но
они открывают, не могут скрыть шаблонности мысли, пустоты.
На художественные переводы нынче полагаться рискованно.
Часто это донорство за счет переводчика. Или обезличивание автора, литературщина,
или мастерство без вдохновения. Умение просто. Пример — "Индийская
баллада" Турсуна-Заде в переводе Державина и Липкина. У меня есть студент
Ионов. Он пишет по-русски. Если б его стихи выдать за подстрочники, в них была
бы обнаружена пропасть мыслей и их можно было бы принять за интересные подстрочники. А в стихах он беспомощен.
ххх
23 марта все газеты о Горьком —
столетие со дня рождения. А утром сообщили о гибели Гагарина при
испытании самолета. Скорбно. И на себя обида, что думал о нем: зазнался,
неприятен стал.
На юбилейном вечере интересной была речь Л.Леонова, сказавшего
что-то большое, нелицеприятное и в высшей степени выстраданное, гражданственное
о великом художнике. Остальные раздражали угодными прописями.
ххх
Теперь, во времена
ракет и НАТО,
когда глубоких
учит верхогляд, —
в зависимости
от того, что надо,
и
возвеличивают и хулят.
ххх
Читал рукопись Л.Васильевой. Раздутой и поднятой сверху...
Есть, было что-то и настоящее, но это все же из Гумилева, Ахматовой, где-то
очень мало от Есенина. Где же сама? Но как изощрённо все! А я думаю, что я
сложный. И что это за дурная мода пошла: чем бездарнее, тем заумнее. А названия
книг "Взведенная строка", "Апофеоз весны", "Стреноженное
солнце". Вакханалия зауми!
ххх
Душа как бы распята — вот
расплата...
ххх
Можно все воспитать в народе -
И здоровом, и умном вроде:
Можно духа лишить и лица;
Вызвать зверя и подлеца,
И загнать в глубину гражданина...
И возвысить сукина сына,
Обратить мудреца в кретина...
ххх
Люблю работать. Десять дел сразу делать. Не представляю себя
без дела. Когда оно клеится, когда пишется, удаются
стихи, удается сказать выразить то, что так невыразимо, долго мучило, — радостнее
всего. Часы как секунды летят. И, не досыпая, вроде здоров, прозренье,
просветленье, молодеешь, все роднее, любимее…
ххх
Сила поэзии
и еще в том, что если стихи легли на душу, уже их не забыть и ни одного иного
слова вместо тебе известного ты уже не допускаешь. Поэзия, став душой твоей,
уже навеки мила такая, какой ты ее полюбил и запомнил.
ххх
В родном Прудке не мог не заметить: наезжие понастроили
домов хуторски-кулацких, а у наших старожилов все те же халупы. Эти из-за
Ветки, что на песках, вечные воры, отходники оказались куда оборотистей и
приспособленней, благополучно процветающими. И вот картинка: на улице колонка,
тяжелый булыжник на головке рычага — ямка
у крана. Целый день льется вода для стаи уток одного из таких хитрожопых. Весь
город он готов оставить без воды — были
бы его ути с лужицей.
ххх
Ты должен быть не в стороне.
Кричать, что правда — ложь.
И принцип: я — тебе, ты — мне –
Единственно хорош.
ххх
Уже пятый день в Севастополе. Город сравнительно чистый, солнечный,
чем-то напоминает греческие города. На горах у тихих глубоких бухт. Вечером
роится огнями в воде и в воздухе, ярким ожерельем весь переливается во тьме.
Украинской речи не слышал. Всюду русская. Люди коренные мягкие, обходительные.
Солнечно. Нет дождей. Очень жарко. Все дорого для юга и необильно.
Побывал в художественном музее, в аквариуме, съездил в
Херсонес. В музее есть уникальные вещи: Ендогуров, Ф.Васильев, Тропинин, Айвазовский,
Поленов, Коровин. И западные мастера Возрождения.
Аквариум дал меньше, чем ожидал. Поразил Херсонес. Тысячелетия
в разрезе. И маки на древних камнях. И такое чистое море, что каждый камешек на
дне виден. Дом Гордия, базилика, колокол…
ххх
Вчера до часу дня работа семинаров. После часа смотрели
Панораму, где была 4-я батарея, и где воевал Л.Толстой. Освещение поразило:
переход предметов натуры в живописные образы — небо,
рабочий день войны, самой ее кровавой страды. Душили слезы. Потом Малахов
курган и Сапун-гора, Диорама. Иллюзия тлеющих углей (масляные краски и елочное
стекло)… Опять взаимоуничтожение. Мерзость фашистов. Героизм защитников. Но
зачем все как на парад: новое оружие, деревья, цветы. Затушевывается
подлинность, достоверность, чем ценна как раз Панорама. Один временщик сотрет с
лица земли столько невременного, непреходящего, что столетия понесут ущерб и
потомкам никогда не восстановить, что он уничтожил.
Генуэзские башни, кладбище первой обороны — семьдесят тысяч
героев, часовня, собор-усыпальница адмиралов, памятник затопленным кораблям,
Графская пристань, памятники Корнилову и Нахимову. Вся плеяда адмиралов и
генералов. Кошка и Даша севастопольская и Кошки и Даши Отечественной. Город на
крови. Все — слава, все- героизм, все символ
России. Чего ей стоило остаться Россией! Все это осознать, чтобы стало частицей
существа твоего, тем, что озаряет дух твой.
ххх
Бабка и дед купили по железному кресту и несут их, обернутые
в холстину. Вечное беспокойство живых в соседстве с вечным покоем мертвых.
ххх
Мой человек,
мой друг, жена моя — свет постоянства, дом, семья, жилье. Мне все дороже,
драгоценнее, все роднее, мне все уютнее с тобой.
ххх
Читал избранное соловья Литвы, покойную С.Нерис. Или так
"избрали" что все избранное такое же, как у всех акынов — трели Сталину и иже с ним... Сам тоже... И
не по себе... Но уж очень откровенно свое депутатское, орденоносное счастье
воспевать как всенародное... Впрочем, Купала,
Колас и Райнис...
ххх
В будущем,
в веках науки и технократии, поэзия, только она одна должна занять облагораживающее
и очеловечивающее разум и рассудок место, чем-то отдаленно напоминающее религиозное
чувство чего-то более высокого и таинственно-благородного, обаяния самой жизни,
любви и сознания того, что мы — люди, а не просто разумные существа. Поэзия
в широком смысле, во всем, но она сама, поэзия.
ххх
Третьего дня были на консультации студенты. Лукашенко,
Каллаев. У них еще что-то хоть есть. Был и Болотов. Запутавшийся сам в себе. Хвалы
вскружили. Был и Ионов. Этот не писать не может, а писать не может. А парень
хороший и старается, жаль, не знаю как. Злит меня и терпит безропотно. Но
ощущение напрасности, потерянного времени.
ххх
3-е
октября. Глубокая ночь. Не спится. Стихами брежу. За окном орут по селектору,
грохочут электрички и тепловозы. Желто-серая грязность моста пятница освещенными
местами, блестит мазутом.
ххх
Трагедия! Лицо
состарилось!
А вот душа —
Об этом забываем...
ххх
Чего нам стоит тупое следование догмам нашим: как же,
пьянство порождение царского, капиталистического строя. У нас не должно быть, а
значит, и не может быть. А оно становится уже угрожающим. Социальное зло
множится, как чума, как эпидемия.
ххх
Вчера Брыль
рассказывал о своей поездке в Польшу. О том, что там творится. Всюду бродило – сионисты… Примеры разительные: дочери главы
государства расклеивали антисоциалистические листовки, самолеты польские
шестого июня прошлого года не могли ни один взлететь…
ххх
Пишут нынче в стихах о крупном, большом, а получается мелко.
А предшественники писали о маленьком ("Колокольчики мои" или "Вчера
я растворил темницу"), а получается крупно. Потому что душа, ее большой и
глубокий мир в этом, талант... О чем-то главном, о непреходящем долго-долго.
Может, навеки.
ххх
Вчера вдруг почувствовал, бережно приникая к Тоне в постели:
какая маленькая, сколько мало места занимает, комочек-клубочек, а ведь для меня
все в ней. Не стань ее — и весь мир
ничто, и смысл жизни исчезнет.
ххх
Как-то воспиталось всем ходом житейских событий пренебрежительное
отношение к мускульному труду и у самих труженике. Стыдятся его, чувство
приниженности — "я колхозница",
"старший, куда пошлют".
А у этих
клопов и глистов брезгливость на жирных ряшках, харях, физиях... Ужасно! А
сколько кормятся на литературе, искусстве, науке кандидатов и докторов!..
ххх
Вчера с Тоней с таким проникновением, вновь открывая давно
чувствуемое, Пушкина перечитывали. И длинно, а читается неотрывно. Наизусть
давно знаешь, а все что-то новое постигаешь… И ничего роднее русскому сердцу,
ближе, человечнее… Это все точно, что было в душе, самопризнания, самосомнения,
угрызения и тем очищение, высота. В поэзии всего главнее быть до конца, без
оглядки на самого себя, правдивым, перед людьми, перед всем миром, как перед
собой в глубочайшем уединении.
Мое счастье в том, что Тоня очень чувствует поэзию. Она друг
не только по уму в этом, но и по чувству.
ххх
Любопытно, сняли стихи
"Опыт", уже печатавшиеся и приводимые в статье положительно. Выходит,
что о беде разногласий по большому счету "Слово о полку Игореве"
могло, а нам не дано. Нас только можно призывать (наставлять), а с нас требовать
не отставать от жизни, заглядывать вперед. Не сходятся концы с концами что-то.
Страшно еще: главный действует так, что автора истиранят,
истерзают редактора, снимая уже допущенное. Но, вот, наконец главлит позади, и
тогда узнаешь, почему так свирепствовали
редакторы. Судя по всему, негласно НС разрешается критиковать задним числом,
хоть какие-то его ошибки и поступки,
а Сталина — нельзя: в основном, в главном
не он, а партия, а потому было все правильно.
ххх
Вчера первое
заседание новой редколлегии "Нашего современника" куда и нас с Юговым
ввели. Больше четырех часов шло говорение. По коробило, что в некоторых
выступлениях (особенно Викулова),говорилось плохое о недавнем прошлом журнала.
Правда, он влачил жалкое существование, но вина не только в нем самом, а в
отношении к нему сверху (главная причина). Выступившие Астафьев, Носов,
Полторацкий говорили совестливо, порядочно. И не обошлось без обвинений в
"русопятстве", Югов разволновался даже, заявил: "Отметаем это
необоснованное обвинение."
ххх
О Павле Васильеве. Богат как никто поэзией (живой), бунтующей,
кричащей яростной плоти. В ней чувствует поэзию. "Волчья сыть" неслучайно.
Сыть эту он сам ненавидит почти инстинктивно. Над духовным, само являясь духом его поэзии, властвует безраздельно
физиологическое начало. Ярость тела рубенсовская, но русская, дух физиологии,
материя жизни сама.
У Пушкина
(у Есенина и то!) даже в самом интимном, в том, отчего дети родятся,
преобладает духовное если, так душевное, задушевное… Это мне ближе, роднее
озаренность человечностью, пусть даже верующе-смятенной, даже с суеверным страхом
и стыдливой робостью (Тютчев).
ххх
29
декабря приехали втроем в Деревеньки. Лечить нервы от больницы. Вчера поля были
белые, а сегодня голые, пашня сплошь, как осенью. Овраг Буклище выцветший с
ледком. Тишина слышимая. Шел на прогулку тяжелыми негнущимися ногами, с тяжелыми
руками.
ххх
Читал
"День поэзии". Есть интересные, но такое впечатление: кого бы ни представляли
критически, все сверходареные. Теряется ощущение неодинаковости, неповторимости.
Ходил на станцию, дал телеграмму М.Хонинову, калмыцкому поэту и герою-партизану.
Герой, но арап: сам "сагитировал" — "пришлите
мне".
ххх
Была Светлана Спринчан. Преподает эстетику в ПТУ в Минске.
Ее вызвали на обсуждение учебника по эстетике. Она им набросала кучу дельных
замечаний. Читала свои стихи, душевные, непринужденные.
ххх
В конце мая ездил на декаду литературы в Воронеж. Город
чистый, зеленый. Душевность особую придают два классика-поэта И.Никитин и
А.Кольцов.
ххх
Слушали по радио стихи П. Бровки. Все одним размером, ровно,
одинаково, по хоженому-перехоженному. Да, одно что-либо: быть угодным сверху и
иметь от этого многие солидные блага или быть, как Есенин, читателям
необходимым.
ххх
Любовь неутолимая моя
И после смерти будет здесь бродить,
И сердцем исходить
И слушать соловья,
Все жажды муки сладостной продлить.
ххх
25-го
июня уехали в Москву. В "Нашем Современнике" статья С.Куняева о Винокурове
во многом верна. Явление явно раздутое.
ххх
22-ого июля приехали в наши сельские пенаты, в Нижние Деревеньки,
на свою Кончанку. Под вечер было холодно, прозябли. Ходил на рыбалку в
Поместное, клевало плохо, зато набрал печериц. И легко шел домой. Сейм
полноводный, земля сырая. Комбайн убирает спелое поле у деревни Комаровки.
Два огромных быка лежат на привязи под навесом, один из них весной раздавил
ходившего за ним человека, Тониного соученика по семилетке.
ххх
Вчера опять
всколыхнуло почти то же настроение, когда шел по Кончанке: это одухотворенное
предзакатное безмолвие и до немоты тихая золотистость зелени и зеркальность
воды, обобщающая, стушевывающая цвета берега землистая зеркальность воды со
снежными пушинками уток на зеленовато-мутной темности. Длинные тени на этой
стороне и короткие отражения с той стороны. И объединяющая высь и землю небесность.
ххх
Два дня перечитывал Н.Асеева. В "Курских краях", в
"Синих гусарах", "Что такое счастье?", в лучших кусках
поэмы "Маяковский начинается" снова чувствую взвихренную яркую
свежесть. Но сколько строк — несть числа.
Вот уж поистине "маленькая, но семья".
И те, кого Маяковский и его сообщники тщились с корабля современности
сбросить, благороднее, человечнее. Здесь эгоизм примитивно прячет себя неумело
(это, конечно, лучше, чем умело), но оттого еще очевиднее, выпуклее.
Есть я, личность поэта, все остальные — махровые мещане. И еще нечто бесплотное, общее этакое, без
страха и упрека, но вообще безликое, то бишь — массы.
В этом смысле все как-то упрощенно.
Пушкин и в
маленьком чиновнике человека стремился понять и постичь. Все мещанки окружали
Маяковского, ни одной порядочной, все самцов уложили на широкую постель… Так уж
и все (да всех он осчастливить не мог). Исключение — собственная жена… А...можно понять этот сверхреволюционный запал
(надо бы пожить Маяковскому до наших дней). Но разделять его безоговорочно теперь
вряд ли можно. Не всегда новое шло по трупам старого. Пафос разрушения легче
пафоса созидания. Но Москва, как рачительная заботница о будущем, оставила
Пушкина и Маяковского на соседних площадях памятью стоять. И еще неизвестно,
кто будущему ближе?