1948 —
Начал работать в "Сталинской молодежи"
литконсультантом. С матерью все было благополучно. Дома все в порядке. Но с
изданием второго сборника (за ним и просидел несколько месяцев в деревне без
заработка) неопределенность.
ххх
Под весенним прохладным небом
Видеть тебя молодой:
Губы чтоб пахли
Ржаным деревенским хлебом,
Волосы — солнцем,
А руки —
Речною водой.
ххх
Вчера
смотрели "Сказание о земле сибирской”.
Волнует замысел идея, исполнение. Хороша по краскам.
Запоминаются многие исполнители, особенно шофер и его любимая. Но лакировка,
идеализация снижают убедительность, искренность. Неужели без этого нельзя
показать величие нашего духа. "Катание на масленице" — когда это
было? Да вьюги для Сибири не характерны, там пекут тихие трескучие морозы. На
экране сплошная вьюга.
ххх
Думал
о том, кто очень любит труд. У столяра и долото, и топор, и рубанок-все у него
ловкое, острое, приятно в руки взять. У пахаря что плужок, что коса любо в руки
взять. Посмотришь, как сложены копны, как навит воз, и видишь характер
человека.
ххх
И вот
я наконец у себя, в своем соединении. Здесь уже совсем
другая встреча, другой прием. Чувствуется свое, родное. На берегу перемен мало,
а вода привычна к ежечасным переменам. Пахнуло чем-то таким, что бывает вечно
свежо в душе и стоит только возвратиться к нему, как оно ярко оживет и тронет
душу.
Встретил
знакомых — Колосова, Васю Цыганка,
Августиновича (золотой человек) и несколько других знакомых.
Позавчера,
говорят, возлагали венки на памятник и на могилу в Кислой.
Это была потрясающая по впечатлению процессия. Все ветераны старались скрыть
внезапные слезы. Сидели с Цыганком долго после отбоя и вспоминали общих
знакомых, рассказывали каждый свою жизнь. Сейчас за дверью живет знакомой
боевой жизнью корабль, слышны сигналы горна, свистки дежурного, топот быстрых шагов. А я уже многое забыл.
Есть и новшества.
ххх
Вчера
снова после стольких лет разлуки с морем был в открытом море. Погода солнечная.
Кильдин проплыл вдалеке, такой же угрюмый и строгий. Качку переношу даже легче, чем
прежде. Понравился воспитанник Лопатин. Стройный, подтянутый, разумный, не в силах скрыть своего
восторга при виде моря.
Августинович
простодушен, очень подкупает это. Вчера с ним
задушевно поговорили. Это настоящий советский адмирал, с большим тактом, с
живой отзывчивой душой, с матросской непосредственность и простотой.
Молодежь
производит впечатление хорошее, но она как-то менее энергична, менее
намагничена и уверена. Другая обстановка — другие люди.
ххх
Север
может полюбить только человек большого сердца и мужественной воли. Хлюпик его
не полюбит. Лицо севера необычно живое и ж выразительное. Выражения на нем
меняются мгновенно, как у самого
чувствительного и чуткого человека. И если уж это лицо тепло улыбнется, любая
замороженная душа способна оттаять и растрогаться.
ххх
Выступал
перед матросами. Встретили очень тепло. После этого стали ко мне как-то
любовнее относиться. Матросы много читают. Заходят ко мне поделиться прочитанным, записанным.
ххх
Кажется
все маленьким, когда возвращаешься с севера в среднюю полосу, домой. Сейчас
вспомнил Тоню и Женю. Как вы там, мои родные? Ждут ли меня в Мурманске ваши
письма? Соскучился по вас и по матери с братом.
ххх
23.7.50г. Опять такой большой перерыв в записях, а впечатлений:
тьма-тьмущая. За это время я успел вновь проехать Кольские скалы то голые, то
поросшие кое-где лесом и травой, то покрытые тучами и снегом,
Побыл
день в Ленинграде у Любовича. Он такой же. В нем ум способности, даже
талантливость сочетается с умением ладить с начальством, и вместе с тем
скромность и даже застенчивость, когда речь заходит о его работах. Любит стихи
и знает толк в них. Эта порывистость в движениях, эта проницательность,эти понимающие
хитроватые глаза, эта внезапная растерянность, эта
близорукость и оттого руки как бы всегда шарящие — все это бывает иногда даже
трогательно. И при том — доброта.
Главное, он помнит старую дружбу. Прибежал на вокзал проститься, когда узнал,
что я уезжаю, что я в Ленинграде проездом.
ххх
Небытия не представляю я.
Но если ты
Когда-нибудь весной
Придешь на холмик тот,
Что надо мной
Травою первой зеленеет –
Пусть кажется тебе,
Что я, как часто,
При жизни было,
Уехал по делам
Куда-нибудь далеко
И должен вскорости
Вернуться.
А это место дорого тебе,
Как память светлая
О наших юных встречах.
ххх
Осень.
Ночью в саду мягко падают яблоки и далеко слышен в селениях яблочный аромат.
Пола в репейниках, фуражка в "бабьем лете", разговор в сельсовете
(это стихи).
ххх
Река будто из солнца и воздуха. И все такое теплое и
прозрачное. А воздух какой! Как пахнет, когда только схлынул весенний разлив и глянцевитая черная земля на его месте еще
не успела потрескаться. Лишь светлая трава прорезается сквозь намытую
грязь.
ххх
Сегодня
видел: несли хоронить мальчика на кладбище лет пяти-шести. Маленький гробик.
Ветер вздымает белую вязаную скатерть, которой покрыта крышка. Ее несет
подросток мальчик. У меня щемит сердце. Жалко жизни, уходящей так рано.
Вспомнил,
как хоронили Колычева Павла Федоровича, бывшего секретаря Кореневского райкома,
тихого, скромного и до щепетильности честного человека. Умер он на возу дров по
дороге из лесу. Отпросился из партийной школы, где он учился, работая ночами,
скудно питался (семья большая), переутомился. Отпросился помочь семье. И помог.
Хамское отношение со стороны райкомовского начальства
к больному человеку возмущало до глубины души.
Был дождливый, хмурый день. Запало в душу: трехлетний сынишка сидя у гроба, в тишине сказал: "Пап, вставай,
вставай! Смотри, как красиво! Венков
много, людей много. "А за стеной (гроб стоял в рабочем клубе) ухал тяжелый
гидравлический молот так, что все содрогалось. Когда гроб подняли выносить,
ребенок, видимо, догадался и... — А кто ж мне теперь будет баранки из Курска
привозить?..
Как
обычно речи. Вспомнился Ярослав Родионов. Такие же речи. И такое же раздумье о
судьбе человека...
А
потом…дома жена и дети уткнулись в подушки и плакали одни... Поминать было не на что. Бесчеловечно
отнесся райком.
ххх
Кампанейщина
заедает нас. Начинается всякое мероприятие с таким пылом, что тут уж не
попадайся под горячую руку. А потом так же мгновенно, как началось, все угасает
на местах. Вот, например, лесополосы в колхозах. Замечательное дело. Взялись за
них с жаром. А теперь забыли о них. Позарастали травой без присмотра.
ххх
Наши
низовые руководящие работники никак не могут подняться до понимания
общественного значения критики. В их голове не укладывается, что можно
критиковать, не сводя личные счеты. Потому и мстят они за критику, как могут,
не гнушаясь самой наглой клеветы, самого разнузданного шантажа.
ххх
На
поле. Из-за горизонта показывается кабина трактора. Она подымается,
увеличивается. И вот уже весь трактор виден над черной, поблескивающей
свежеотвернутым пластом, бороздой. За трактором грачи аж
кишат. Кучей следуют, не отставая ни на шаг. Садятся на бороны, подлетают и
опять садятся, едут, кричат, клюют. А который чуть
поотстал, летит во все лопатки. Вся эта кутерьма орет, блестит крыльями, клюет
добычу. Среди старых грачей юркая молодежь. Грачата выглядят по-взрослому,
только поменьше и постройнее своих родителей. А внизу,
под Холодной горой, виднеются деревеньки,
станция Льгов. Голубовато-белый шпиль и купол церкви среди густой и
многоцветной зелени, красные и черные трубы, белые школа и хаты... Уголок
родины. Паровоз летит, дорога внизу, виден пыхающий дым.
ххх
А время уходит,
Уходит,
Как солнце, на запад.
ххх
Молодая
зелень ярового посева, что недавно прошила густыми швами чернозем, удивительно
меняется в зависимости от того, с какой стороны относительно солнца смотреть на
нее. Когда глядишь на нее от солнца, она темная, земля просвечивает сквозь нее
фиолетово-серыми прогалинами. Поперек лучей солнца - солнечно зеленая, а на фоне ее отчетливо выделяется плотная
зелень сада.
ххх
Чудесные
виды в Деревеньках. Со всех сторон они открываются глазу с поразительной
живописностью. Надо обязательно их запечатлеть. Каждый раз испытываю желание
писать масляными красками. Во мне пробуждаются давние страсти: тянет к
живописи.
ххх
В дни
съезда посетили скульптора резчика по дереву Степана Дмитриевича Эрзю.
Величайшая трагедия великого, думается, художника, растоптанного злобой наших
дутых академиков, способных на все
подлости, на фабрикацию общественного мнения, на организацию мнения генеральной
линии (а модернизм, ой ли! и т.п.) в животном страхе перед всем настоящим:
вдруг увидеть свою бездарность. Что люди это: видят,
их это уже давно не страшит.
Толстой.
Мужичок, кажется удмурт. Христос. Типы южноамериканок. Какое их множество! А
какое слияние с природой, не умение, нет, это слово не то, чутье глаза,
передающееся чутью руки через сердце — этого
я еще не видел ни у кого из современников (но я так мало видел), чувствуя
что-то могучее.
И вместе с тем — отдать все, себя, душу, все, что создал за
жизнь на чужбине, возвращение блудного сына, привезти перед смертью родине,
быть здесь одному, только с собакой и кошкой —
это и жалко, — и страшно, и величественно, и трагично (он, видимо, немного и
играет простака, позирует, надев вахлацкое все.) Обида, боль неподдельны, но и вина, а все же благородство
души, совесть какая... а... И горький урок... Вот бы написать о таком человеке…
ххх
Все-таки
Сталину многие верили искренне, даже свято. И войну нельзя представить без
этого особенно. У меня было в душе в начале войны какое-то не то чтобы чувство, но скорее
предчувствие недоброго, потом успехи на фронте, уже было в душе сопротивление, как всегда бывает, все чрезмерное вызывает
протест инстинктивный, несогласие. После войны думалось, что лишь он один - все, и без него страшно подумать. Лишь он
может иногда, если посчастливится добраться слову до него, может решительно
наказать зло, которое в лице нашего чинушества уже достигло небывалого размаха,
давило людей, их душу, все живое. И, казалось, уйдет он — распояшутся совсем мелкотравчатые божки-культики.
Смерть
Сталина потрясла. Не знаю, как кто, а я... Это было всем сердцем. И потом... лучше не
вспоминать. А как гадко, противно было слышать тех, кто лил патоку и
елей до рвоты, а потом сразу, не краснея даже, ушат такого зловония на него,
поднявшего этих слизняков на недосягаемую высоту. И назад уже нет возврата.
ххх
А
все-таки что-то случилось такое... Нет, это не прозрение. Видел я и прежде. И
понимал, что делаем много чего-то необязательного, ненастоящего. Но сейчас
стало ясно одно: дальше так нельзя. И это, кажется, чувствуют почти же, кроме
тех, в ком, кроме дельца, ничего другого нет. Эти и к новому курсу
приспособятся. И чтобы ни было, лед тронулся. И не случайно пристальное
всматривание в ленинскую эпоху снова и снова. Жаль, дряни много путается в
ногах, чужой духу народа этой буги-вуги узко брючной, млеющей от всего
сверхнеобычного, и, главное, не отечественного.
ххх
Вчера
в сумерки шел изо Льгова. Ветер жесткий, колючий, наконец, улегся. Стало тихо и
мягко. Защелкали соловьи. Река стала зеркальной, и в темноте все еще хранила
остатки зари. И казалось издали так близко она. От тебя прямо уходит не вдаль,
а вблизь. Небо вот-вот совсем перед носом. Торчащие над водой травы обросли
льдом, при ветре хлопают ледяными палочками по воде. Чудно получается.
ххх
С отлогих песчаных прибрежий
Казалась, сквозь рябь ивняка
Студеной, малиново свежей
Бескрайне широкой река.
ххх
На
гусятах грязно-серого цвета пух… Как гусята и гуси вытягивают лапы. Ляжет гусь
на левый бок — вытянет и расправит крыло и лапу правые, ляжет на правый — сделает то же с левой.
ххх
Безлюдная
поэзия.
ххх
Солнце
ушло за горизонт, а белые стены хат все еще хранят розовый его отсвет, и
кажется, что они такие теплые, прямо руки об них погреть можно.
ххх
-Вы не видали, кто там агонушак палить?
-Тёплушко
стало. Пыличку стерла. Хорошаночка моя…
Ласковость—черта курской речи.
ххх
Вчера
возвращался из бани. Вечерело. Постепенно наступали сумерки, лунные, не
по-осеннему теплые. На огородах кругом пылали костры. По земле стлался дым.
Люди жгли картофельную ботву. Здесь принято ее сжигать сразу после уборки
картофеля. Дым от нее такой приятный и такой знакомый, что разбудил во мне
давно забытые воспоминания детства: запахло полем, землей, костром от рук,
печеным картофелем, знакомым запахом остывшего пота, угля и железа от стеганной
фуфайки отца, который я, кажется, узнал бы среди тысячи других, почувствовался
мне так, что я даже глубже втянул воздух. А месяц, между тем, неестественно
белый, какой-то прозрачный, выглядывал из редких, таких же теплых облачков, как
этот, задымленный костром вечер и столько
было во всем этом тихого счастья существования, что не хотелось думать о
мучительных вопросах жизни человеческой. А их снова и снова миллион-миллион
терзаний!
ххх
Вчера
хорошо провел день. Встал в шестом часу. Утро погожее. В воздухе капельки влаги
поблескивают алыми искорками в лучах восходящего солнца. Далеко слышны из
репродуктора последние известия. К началу лова разгулялся такой свежак с
юго-запада, что на волнах появились белые гребешки. Лодки здесь неуклюжие и
неповоротливые. Озеро искусственное, образовавшееся
перед плотиной-мостом. По дороге возле без конца идут машины, груженые сахарной
свеклой. Дежурный по водокачке клянчит у шоферов:
-
Скинь бурачков, что тебе — жалко!..
ххх
Ходили
ловить рыбу с братом Тони, Виктором. Дорога в Поместное проходит через поля
мимо кладбища, густо заросшего молодыми вишнями, высокой травой, обсаженного высокими тополями. А дальше
тянется вдоль дороги юная лесная полоса. Ее посадили недавно, она и без присмотра уже так разрослась, что любо
смотреть на нее. Под углом к ней посажена другая. Они хранят уют и теплоту.
Озимь сочной теплой зелени.
Свеклу
кончают копать. Нынче она уродила крупная, чистая. И уборка идет лучше, чем в
прошлом году. Людей окрылили последние мероприятия правительства. Наконец-то,
деревня-кормилица вздохнет с облегчением.
ххх
Сегодня, проснувшись, долго думал о той смелости, проявлять
которую падко большинство, когда станет известно, что это требуется официально.
И странно: вдруг молчальники, трусы, подхалимы, угодники и вся прочая сволочь
начинают так смело рассуждать об этом. Это значит, что стало известно, что
скажут по этому поводу свыше. А где же вы были раньше? Боролись с той
смелостью, которую сейчас проявляете, как с крамолой.
ххх
Возвращаясь
в воскресенье утром от Овечкиных (21 окт.) я долго смотрел с моста в воду
Сейма. Вода стала настолько прозрачной, что и в пасмурный день (темный, как
сумерки) дно реки видно чуть ли не во всю ширину. И так пустынно оно... Ни
рыбинки.
Невольно
думал, а ведь вот так и в человеке: бывает пусто, словно все мысли вымерли в
нем, ни единой мыслишки. Но стоит проснуться сердцу, стоит заговорить ему, как
неизвестно откуда что берется, опять-таки, как в той реке, когда парит перед
грозой, вдруг вся вода начинает кишеть рыбой — и откуда что берется.