Павел Майский (Мертвецов)

 

ДМИТРИЙ КОВАЛЕВ

 

На серо-буро-малиновом фоне господ диссидентов - суперграфоманов шестидесятых - Дмитрий Ковалев, бесспорно, одна из самых ярких фигур советского поэта послевоенного времени. В то время как те борзо писали поэмы о Ленине, требуя «Уберите Ленина с денег! Не для денег он - для знамен!», столь же яростно, сколь ныне требуют вынести его... из Мавзолея, поэт Дм. Ковалев, внимательно изучая «оттепельские» опусы, писал:

И мы бывали смелы не с оглядками.

И задним всё числом, как вы, я это помню,

С вчерашними сражались непорядками,

С сегодняшними был порядок полный...

А на войне - не с прошлыми ошибками

Войну вели, а с танками, а с танками...

Мы уважительно вели себя с останками.

Живых врагов - щадить могли не шибко мы...

Теперь вы нас в несмелости корите.

И нашу вы беду в вину нам ставите...

Вы по-солдатски с нами покурите -

Быть может, снизойдете и оттаете.

По' сути - смелость остается та же.

По смыслу - смена тоже не другая...

Вы так усердны, прошлое ругая,

Что боязно за будущее даже!

(«Смелость». Мол. гвардия, 1965)

 

Ясно помню тот вечер. Расстроенный выволочкой вышестоящих инстанций за публикацию стихотворения о знамени, Дмитрий Михайлович горько досадует: «Они не поняли ни черта... Ведь если они не понимают, что творится у нас, то кто защитит страну через десяток лет?»

Когда умирает знамя -

с ним умирают судьбы,

смешными становятся важные

и правота утверждённая -

преступною правотою.

Когда оно умирает...

Но умирает ли знамя,

если оно - знамя,

а не парадный бархат,

украшенный мишурою?...

Когда умирает знамя -

цвет его остается

в крови,

что проходит сквозь сердце,

и в восходящем солнце.

Когда умирает знамя –

самые зрячие слепнут.

И прозревают слепые –

когда умирает знамя.

( Библ. избранной лирики. Д. Ковалёв. 1965 г.)

 

Вот оно, то глубинное, пророческое, что безошибочно ставит поэта на пьедестал народной любви. Отчего же мы, «прозревшие слепые», до сих пор не отдали ему, Дмитрию Ковалёву, надлежащих ответных чувств признания?

Всё так же носимся с уже безнадежно вылинявшими суперграфоманами всех времён и народов, играя с ними в « Балду» по ТВ, всё так же пятую часть своей бомжовой зарплаты отдаём за томик забугорного истомленца по отечеству и не приходим на Ваганьковское кладбище к могиле советского поэта Дмитрия Ковалева, что в двух шагах от могилы Есенина, и в полуверсте от квартирки по улице Беговой в доме № 2, где кристально честно была прожита жизнь...

Увы, ответ удивительно прост. Телевидение, радио и газетная братия не особо любили поэта Дмитрия Ковалёва по всё той же библейской причине: «Он свидетельствовал, что дела наши злы!»

Причем делал это исключительно ответственно во все времена, добиваясь утверждения идеалов добра, любви и братства.

Я прочёл, в который раз, некролог с подписью Союзов Писателей СССР, РСФСР, Белоруссии, и подумалось: «Мы при жизни прекрасно понимаем, кто есть кто, но почти никогда не воздаём по заслугам...»

Помнится, на поминках в ЦДЛ, когда командир подводной лодки,  на  которой ходил  в Отечественную  войну старшина Ковалёв, предложил и мне сказать об учителе, я ответил ему, что сказать могу только стихами покойного, а это всё испортит. Вот эти строки:

-Я ненавижу бездарей всех наций,

Особенно своих, могу признаться.

Они на всех материках похожи:

К премьерам, королям, министрам вхожи...

Крамолу молодую укрощают.

Таланта и за гробом не прощают!

Он, капитан третьего ранга в отставке, согласился. И мы, прихватив две бутылки водки, подались в уголок для отдельного разговора...

Трудно мне писать о замечательном советском поэте Дмитрии Ковалёве. Седьмого марта исполнилось двадцать лет от того поминального вечера, а я всё еще с ним «лицом к лицу» и не могу разглядеть главные черты. Впрочем, в одном я уверен полностью - лирика Дмитрия Ковалёва ещё ждёт возведения на пьедестал советской классики. Его публицистическая дерзость как-то заслоняла главное - аромат лирического воссоздания природы с её частичкой - человеком, которого она «произвела с мозгами, без умысла и не себе на пользу»...

Лирика его необыкновенно чиста:

Как лебеди дики твои колени.

Тоскуют вёсны ранние по ним.

Приснилось, что ханжи пооколели,

и стало меньше хоть грехом одним.

И стала юность чище и моложе,

И зрелость - добротою ближе ей.

Наедине опаслива до дрожи

Ты жмуришься от наготы своей-

такая зябкая, как будто ветви сада

росой осыпали, хоть голову втяни.

Двух земляничин робкая прохлада.

Краснеют и хоронятся в тени.

Но если бы рассвет твои опаски

и глаз твоих пугливых высоту

увидеть мог - он погасил бы краски,

чтоб не спугнуть такую красоту!

 

Дмитрий Ковалёв умел и ненавидеть! Вот его строки из стихотворения «Память», посвященного Михаилу Шолохову:

... Да, ненависть не к тем, кто воевал,

и даже, нет, не к тем, кто убивал,

(их покарала смерть, костьми легли),

а к тем, кто это тайно затевал.

Кто не пахал, не сеял, не косил,

вперёд не рвался из последних сил,

не заслонял собой своей земли...

А может, в почестях сошёл

под важность плит.

Чей мирный прах,     

как чёрный шлях,      

пылит...

1965 г.

 

Ни вчера, ни сегодня, ни завтра строки сердца Дмитрия Ковалёва не найдут отзвука в лабиринте чувств и мыслей правителей, ибо поэт был и будет немым укором творителям зла и лжи во все времена.

...Вечером с балкона квартиры № 57 дома № 2 по улице Беговой слышно только хрюканье легковушек, летящих по Хорошевскому шоссе, да присутствуют железнодорожные звуки от Белорусского вокзала... Москва ещё пахнет русским духом, до «свежего ветра перестройки» десять счастливых для меня лет.

На втором этаже Ставропольского крайкома партии Горбачёв обсуждает с управделами Володей Миляевым детали предстоящей встречи Леонида Ильича Брежнева.

В Кемерово по полуночному Советскому проспекту одиноко пролетает «Волга» неутомимого трудяги Афанасия Ештокина, доброй памятью оставшемся в сердцах кузбассовцев...

На доменной печи № 5 четырежды орденоносного Кузнецкого металлургического комбината имени Ленина старший горновой Александр Кривобоков сушит лётку и готовится к выпуску чугуна...

На Камчатке зоотехник Валентина Настоцкая по пути на работу бросает письмо в почтовый ящик, нежно вспоминая краснодарский родительский дом по улице Коммунаров...

Всё идёт своим привычным чередом.

Я разгибаю раскладушку и устраиваюсь между письменным столом, книжным шкафом и открытой балконной дверью...

Дмитрий Михайлович под настольной лампой перебирает рукописи романа Ивана Мележа, которого тогда срочно переводил... Разговор идёт о важном: почему гниёт голова у рыбы - ЦК КПСС.

Но поскольку это семидесятые годы, беседа вполне обустроенная, сытая, как у римских сенаторов в банях...

-Но ведь они, рано или поздно, ответят перед народом...

-Паша, вы наивный человек! Они же Ваньки-встаньки. Неопрокидываемые. Неваляшки они. Толстые неваляшки...

Потом мы рассматривали золотой кортик в кожаном футляре, на бархате... На рукоятке гравировка - «Поэту Дмитрию Ковалёву от министра обороны СССР Маршала Гречко.»

Я спросил: «Страшно было в подводных походах?». Он ответил: «Нет. Мы всегда верили, что вернёмся с победой. И в своего комбрига Колышкина верили...»

Позднее я вспоминал этот разговор, читая стихи его...

 

ПОКОЛЕНИЕ

... Да усомнись ты хоть на миг один -

Ты Родину спасти бы не сумело.

Нет вечных истин ничего новей-

ни за чертой небытия,

ни перед...

Будь проклят

тот из сыновей,

кто не отцам,

а лжи о них

поверил!

 

На Гомельщине, родине поэта, где сходятся три великих народных реки Российской империи - СССР: Россия, Белоруссия, Украина - есть школа имени Дм. Ковалёва, а по Сожу, возможно, ещё ходит одноимённый теплоход.

Он так любил свою землю, он так любил жизнь:

Земля моя -

Прозрения пророчица...    

Чем больше я люблю тебя, родимая,

Тем больше уходить в тебя не хочется.

 

Мне всегда хотелось узнать, каким образом удалось ему достичь этой   высокой «простоты» лирики, ведь первая книга вышла в тридцать два года и стихи не очень выделялись из того, высочайшего по уровню потока советской поэзии?

Ответ нашёл в последних строках стихотворения «Простота», посвященного Михаилу Исаковскому:

 

... Стой, простота! Ты мне далась не просто

И я тебя без-боя не отдам!

Потомственный кузнец, хлебороб, моряк-подводник Великой Отечественной неутомимо стучал в золотые ворота Храма поэзии - и они ему открылись!

Тяжёлый недуг последних лет превратил его жизнь в стоическое преодоление слабости тела силой духа. Отсюда - мужество:

С войны я добротою заболел.

Хочу, чтоб кровь никто не проливал,

враг нападеньем снов не прерывал,

когда рассвет садами забелел...

А тем, кому потом

(хоть пусть потоп)

не жалко, за бездушность пулю в лоб.

А тех, кто жизнь разбил параличом,

казнил бы.

Доброта тут не причём.

Для них,

как подсудимого скамья,

ты будь жестокой,

доброта моя!

(Москва, «Сов.писатель». 1968 г.)

 

Отец Дм. Ковалёва, Михаил Тимофеевич, - белорус, поко­ится в Сибири, на кладбище за речкой Искитимка, в городе Кемерово.

Мать - русская, старообрядка, покоится на белорусской

земле.

В начале июня 1968 года я был с Дмитрием Михайловичем в Кемерове у ещё здравствовавшего отца. А несколько лет спустя прочёл он мне свои заключительные строки из стихотворения на смерть матери:

«Ты, наконец, спокойна за меня...»

А 8 марта 1977 года я вылетел из Новокузнецка в Москву на похороны Дмитрия Михайловича.

У гроба, в ЦДЛ, друзья-подводники: матросы, офицеры, адмиралы.

Писатели полукругом. Меняют друг друга в почётном карауле люди, чьи имена вписаны в историю СССР уже при жизни...

Поэт Сергей Орлов (борода укрывает обожженное в танке лицо) и поэт Николай Тряпкин (рубашка без галстука, как гимнастёрка, глухо застёгнута) начинают организацию Номинального вечера в малом зале...

Господи, как это всё было тяжело на Ваганьковском кладбище! На Дм. Ковалёва (в костюме, причёсанного, без единого седого волоса) падали снежинки.

Егор Исаев говорил последние слова:

- ... фронтовик-подводник, большой русский поэт, пришедший к нам из Белоруссии... Как он любил землю центральной России и Белоруссии! Любил древнюю, будущую - в цветах, в соловьях... И эта любовь, ушедшая в люди и обращенная «вечность, будет всегда...

Из писателей лучшими друзьями Дм. Ковалёва были Я. Смеляков, Вас. Фёдоров, В. Кочетов, Е. Исаев, М. Алексеев.

Семья Д. Ковалёва - до нереальности дружная. Живут Ковалёвы в центре Москвы... 2 апреля получил от младшего сына, Михаила, письмо: «...Достаёт нас эта... совсем. Зарплату мою нищенскую доцентскую 700 тысяч и ту не платят целиком. Жене моей недавно отдали за ноябрь её кровные... Всякая сволочь жирует. «Поэзию»- магазин, что у нас тут был на Самотёке, закрыли, теперь там мебель для буржуев. Сегодня теле... лезли из кожи, убеждая нас, что с белорусами объединяться преждевременно и «экономически разорительно».

Но я, несмотря ни на что, продолжаю заниматься своей геометрией. Потихоньку продвигаюсь, статьи выходят... Мать выращивает на окне рассаду... Готовимся ехать в деревню на майские. Там надо копать огород и сеять, а дядька совсем уже стар стал - 83 года... Ребятишки растут. Старший занял в школе первое место по информатике. Младший любит машинки крутить, пятый масс уже кончает...

Заходил недавно к Старшинову домой, купил у него воспоминания. Он издал два тома, а теперь и сам ещё продаёт, чтоб хоть как-то возместить затраты.

На третий том пока нет у него средств, хотя, говорит, уже написан. Обещают издать его матерные частушки. Он всё тёплое время года проводит в деревне. У озера, ловит рыбу в Тверской губернии, где успел купить дом до гайдаровского грабежа... От издательства «Молодая гвардия» остались рожки да ножки, помещения отдали под конторы...

Да, от отцовской смерти прошло уже двадцать лет. Но помню, как мы с тобой тогда весной ходили в Литфонд...»

 

И надо жить.

Утрат не возместишь...

И глубока перед восходом тишь!

Дм. Ковалёв

 

1996 г.